Перед отъездом мне пришлось перенести еще одно испытание. Через несколько часов после моего прибытия в Лондон «Дейли мейл» удалось выследить меня. Им нужны были сведения об исходе конфликта между Корниловым и Керенским. Общественное мнение в Лондоне считало, что все шансы победить были на стороне Корнилова. Я придерживался совершенно определенного мнения о неизбежности неудачи Корнилова. Не мог бы я написать статью? Это необходимо сделать сейчас же. «Дейли Мейл» хорошо оплатит ее.
Тогда, пожертвовав обедом, я настрочил статью. Представитель газеты смотрел мне через плечо, когда я писал. Я дал несколько новых снимков Керенского и Савинкова и получил чек на 25 гиней. Здесь по обыкновению сказалось отсутствие у меня коммерческой жилки. За статью я взял меньше половины той суммы, которую сумел бы получить более ловкий журналист. С другой стороны, статья должна была быть анонимной; как правительственный чиновник, я не мог подписываться своим именем, а полученный чек оплачивал мой обратный проезд из Шотландии. Это был мой первый опыт писания срочных газетных статей.
Пути провидения не только неисповедимы. Иногда они, кроме того, доставляют массу развлечений. Обновленный телесно и духовно, я вернулся в Лондон через две недели после большевистской революции. Нужно было снова приниматься за работу. Меня временно отдали в распоряжение сэру Артуру Стил-Мэтленду в качестве эксперта по России в новом Министерстве внешней торговли. Я многим обязан сэру Артуру. Он проявил ко мне исключительное внимание и настоял на том, чтобы я жил его доме на Кадоган-сквер. и, что гораздо важней, снова ввел меня в курс русских дел. Coup d'etat, произведенный большевиками, свел к нулю ценность тех услуг, которые я оказал Министерству внешней торговли. Сэр Артур помог мне, или, вернее, заставил меня найти новое поле деятельности.
В продолжение трех недель я завтракал и обедал с политическими деятелями. Единственной темой разговоров была, разумеется, Россия. Мои собеседники проявляли настолько большое невежество в том, что касалось России, что ко мне вернулась уверенность в моих знаниях. Я давно предвидел неизбежность большевистской революции и не мог разделять господствовавшего в Лондоне мнения, что ленинский режим не продержится дольше нескольких недель и что тогда Россия вернется к царизму или к военной диктатуре. Еще меньше верил я в то, что русские крестьяне возвратятся в окопы. Россия вышла из войны. Большевизм кончится, во всяком случае, не раньше, чем кончится война. Я расценивал как полное безумие нашу милитаристическую пропаганду, так как она не учитывала усталости от войны, приведшей большевиков к власти. С моей точки зрения, нам необходимо было серьезно отнестись к большевистским мирным предложениям. Целью нашей политики должно было быть заключение Россией антигерманского мира.
Мои попытки бороться с прочно укоренившимся мнением, что Ленин и Троцкий были переодетыми офицерами германского штаба или, по крайней мере, немецкими агентами, были безуспешны. Большой успех имели мои доводы тогда, когда я утверждал, что было бы безумием не войти в сношения с людьми, державшими в своих руках судьбы России.
Разные политические деятели по-разному реагировали на мои доводы. Общее настроение было в то время пессимистическим. Думается, в глубине души члены кабинета министров понимали, что Россия фактически вышла из войны; тем не менее они упорно шли наперекор логике, отказываясь поверить в гибель своих скрытых чаяний. Среди консерваторов, которые в то время питали неестественный, а теперь необъяснимый страх к махинациям мистера Артура Гендерсона, преобладала ненависть к революции и боязнь ее последствий в Англии. Такую же боязнь встретил я и среди патриотов «Рабочей партии». На Кадоган-сквер я возобновил знакомство с Джимом О'Трэди и Уиллом Сором. Они тоже критиковали м-ра Гендерсона. Они говорили, что он перешел в лагерь сторонников Сноудена и держал курс на революцию и на «рабочий» кабинет министров. Я видел м-ра Гендерсона лично на Викториа-плейс, 1. За те семь месяцев, которые протекли со времени нашей встречи в России, он ничуть не изменился. Это был все тот же богобоязненный методист и напуганный революцией мелкий буржуа, каким он всегда был и останется. Он очень откровенно изложил мне свою позицию. Ему очень не нравилось отношение к нему Ллойд Джорджа, которое, по его словам, только увеличивало его престиж в лейбористских кругах. Его взгляды на русскую революцию почти не отличались от моих. Он решительно высказывался за необходимость установления сношений с большевиками. Он шел дальше. Он высказывался за созыв конференции, то есть за такую форму ведения переговоров, которая была бы гораздо более опасной, чем первоначально предложенная стокгольмская конференция. В те дни, однако, м-р Гендерсон, подобно м-ру Ллойд Джорджу, считал, что ему придется встретиться с Лениным лицом к лицу лишь для того, чтобы одержать над ним победу в поединке остроумия.
За три недели с 27 ноября по 18 декабря 1917 года я перевидал массу политических деятелей и экспертов. Мы вели бесконечные и ни к чему не приводящие разговоры. Этот период научил меня одному: человек в Лондоне имеет тысячу преимуществ перед человеком на арене действий. Тогда я был слишком молод, чтобы воспользоваться этим уроком. В последующем году мне предстояло на горьком опыте узнать, что значит находиться на арене действий.
За это время у меня было одно волнующее приключение. 18 декабря я должен был обедать с Бонар Лоу на Кадоган-сквер. Был туманный вечер. Туман сопровождался воздушной атакой. Я одевался под аккомпанемент орудийной пальбы и взрывов бомб. С трудом проложил себе дорогу через толпу на станцию подземной железной дороги Пикадилли и после долгих задержек и многих волнений я наконец с опозданием на час достиг дома сэра Артура Стил-Мэтленда. Стол был накрыт на восемь персон. Сэр Артур даже не переоделся к обеду. Бонар Лоу не явился. Я оказался единственным из приглашенных, которому удалось добраться до места назначения.