Наша первая беседа была удовлетворительна, но не достаточно определенна. Позднее, когда я ближе познакомился с Чичериным, я узнал, что он никогда не принимал решения, не посоветовавшись предварительно с Лениным. В данном случае, однако, он по-видимому получил инструкцию относиться к нам дружелюбно. Действительно, большевики, стремившиеся натравить немцев на союзников и союзников на немцев, были довольны моим приездом. Большевистская пресса сознательно преувеличивала значение моей миссии и моего собственного положения, изображая меня не только человеком, облеченным доверием Ллойд Джорджа, но и влиятельным политическим деятелем, целиком сочувствующим большевикам. Такое поведение газет привело к некоторым недоразумениям в кругах союзнических миссий в Санкт-Петербурге. В частности, один служащий американской контрразведки, участие в войне которого свелось к приобретению кипы настолько явно поддельных документов, что их не использовала даже наша секретная служба, сообщил своему правительству, что в Санкт-Петербург прибыл опасный английский революционер, действовавший заодно с большевиками.
Чичерин довольно честно сообщил мне о том, что происходило в Бресте. Он сказал мне, что переговоры подвигаются медленно и что теперь Англии представляется блестящая возможность протянуть руку помощи России. Почти тут же он сообщил мне, что большевики деятельно организуют новый Интернационал, в котором не будет места умеренным социалистам вроде Брантинга и Гендерсона. Это было началом знаменитого III Интернационала.
В первые же дни моего пребывания в большевизириванном Санкт-Петербурге я познакомился с Реймондом Робинсом, главой американской миссии Красного Креста, братом известной писательницы Элизабет Робинс. На третий день после моего приезда Рекс Хоар пригласил нас вместе обедать, и мы очень неплохо поговорили. Робинс, который был больше филантропом и гуманистом, чем политиком, оказался прекрасным оратором. Его разговор, как разговор м-ра Черчилля, был всегда монологом, но он никогда не был скучен и у него был замечательный дар подбирать оригинальные аллегории. Черноволосый, с орлиным профилем, он выглядел очень эффектно. Это был индейский вождь с Библией вместо томагавка. Он был правой рукой Рузвельта во время президентских выборов 1912 года. Будучи сам богатым человеком, он был противником капитализма. Однако, несмотря на свои симпатии к черни, он поклонялся великим людям. До сих пор его главными героями были Рузвельт и Сесиль Родс. Теперь его воображением овладел Ленин. Как это ни странно, Ленину нравилось это обожание, и Робинс был единственным иностранцем, с которым Ленин всегда охотно встречался и которому даже удавалось произвести сильное впечатление на лишенного эмоциональности вождя большевиков.
Миссия Робинса, менее официальная, была подобна моей. Он был посредником между большевиками и американским правительством и поставил себе задачей убедить президента Вильсона признать советскую власть. Он не знал русского языка и знал очень мало о России, но в Гумберге, русско-американском еврее, долгие годы находившемся в близком соприкосновении с большевистским движением, он нашел помощника, снабжавшего его необходимыми сведениями и аргументами. В устах Робинса аргументы Гумберга о необходимости признания звучали очень убедительно. Мне нравился Робинс, в течение ближайших четырех месяцев мы встречались с ним ежедневно и чуть ли не ежечасно.
Первые 12 дней моего пребывания в Санкт-Петербурге прошли в бесконечных дискуссиях с Чичериным и английскими представителями. Мои отношения с Линдли, который в качестве charge d'affaires мог почувствовать законное неудовольствие по поводу моего вторжения на политическую арену (как официальный представитель британского правительства он, разумеется, не вступал ни в какие сношения с большевиками), были самыми дружественными. Я в полной мере сотрудничал с ним, сообщая ему обо всем, и спрашивал его совета по поводу каждого шага, который я предпринимал; благодаря этому мне удалось не попасть в очень неприятное и двусмысленное положение.
Дело мое, однако, почти не продвигалось, и на большинство посланных в Лондон телеграмм я не получал ответа. Мы продолжали оставаться почти в полном неведении относительно истинного хода переговоров в Бресте, а Чичерин не очень старался вывести нас из этого неведения. Все, что он говорил, сводилось к тому, что, хотя германский милитаризм и британский капитализм были одинаково ненавистны большевикам, германский милитаризм представлял в данный момент наибольшую опасность. Германия стала центром антибольшевистской лиги. Она поддерживала буржуазию в Финляндии, Румынии и на Украине. Русская буржуазия ждала, что Германия вмешается в русские дела и восстановит прежнее положение вещей. Создавалась ситуация, которую британское правительство могло использовать в своих интересах. Большевики с радостью встретят поддержку Англии.
Девятого февраля у меня была встреча более интересного порядка. В Петербурге работали различные комиссии мирной делегации центральных держав. Через доверенных людей я получил от одного из болгарских делегатов предложение встретиться. Поскольку я ничем не рисковал, я ответил согласием. В моем дневнике он обозначен как С. Кажется, его звали Семидов. В долгом и интересном разговоре он сказал мне, что Болгария созрела для мира и революции и что при поддержке (очевидно, денежной) со стороны Англии было бы нетрудно начать движение с целью свергнуть короля Фердинанда и лишить власти германофильское министерство. Этот человек мог быть провокатором, подосланным ко мне большевиками. В данном случае, однако, есть основания предполагать, что он был действительно тем, за кого себя выдавал. Я сообщил об этом инциденте в Лондон и ничего не получил в ответ.